Радж Пател

ЦЕННОСТЬ НИЧЕГО

ПРЕОДОЛЕНИЕ СЛЕПОТЫ АНТОНА

Демократия сапатистов делает наши взгляды устаревшими и пустыми. Наша версия демократии весьма удалилась от Афин: не столько демократия, сколько жалобакратия или искократия: средство высвобождения государственного кресла, когда должностное лицо становится слишком неприятным. Нынешняя пустота демократической политики объясняет, почему в избирательных компаниях от Мехико до Южной Африки народ голосует «Ни за кого». «Нет земли, нет жилья – значит, нет голосов!» Реальный, подлинный контроль над властью – не то, что многие из нас когда-либо действительно видели: мы пострадали от слепоты, думая, что пользуемся тем, что нам только пообещали.

/187/ Необходимость поставить под контроль рынки, требует, чтобы мы подчинили правительства и корпорации, и есть способы, но все эти способы требуют, чтобы мы преодолели не только нашу экономическую слепоту, но и нашу политическую слепоту. Если мы намерены процветать и спасти планету от разрушительных сил, мы должны освободиться от слепоты.

В романе Чака Паланика «Бойцовский клуб», первое и второе правило – не рассказывать о бойцовском клубе. Кардинальное правило подлинной демократии – то, что вы должны говорить о ней. Она нуждается во встречах, на которых люди могут сформировать условия, которыми определяются ценность и цены. Участие в этих собраниях – не то, чему вас учили в школе. Китайские рабочие, обитатели трущобы и хакеры – все заметили, что умение быть демократичными гражданами они приобрели по ходу дела. Этому ремеслу не трудно научиться - просто наше рыночное общество считало его излишним. Школа учит, как быть производительным, следовать инструкциям и реагировать на управляющие команды. Последняя вещь, которую сегодняшние стандартизированные тесты поощряют – здравый опрос о том, как управлять собой. Министр просвещения администрации Обамы, Арн Дункан, согласился со своим портфолио: «Есть реальное ощущение острой необходимости. Мы должны преподавать пути к лучшей экономике».²⁵ Что предлагает политика суверенитета – то, что каждый может быть учителем и предпринимателем перемен, движимых чем-то иным, нежели прибыль.²⁶

Не то, чтобы собрания сапатистов всегда захватывающе интересны. Эбби Хоффман (пишущая под псевдонимом «Независимая»), имевшая богатый опыт участия в собраниях, описывала их так: информация, медитация, переживание, веселуха, вера, репетиция и драма, но кроме того,– «словесный понос…собрания – это боль в заднице». Но собрание – это место, на котором мы можем установить правила, чтобы, когда встречаются спрос и предложение, последствия не были столь разрушительными.²⁷

/188/ Взяв всё, что может, из социологии общин, подлинная демократия, похоже, меняет наше отношение к окружающему миру: от частного собственника к попечителю общественных благ. Это не призыв отказаться от всей собственности: личная собственность важна, и никому не надо от неё отказываться, в пределах разумного. И это не призыв отбросить рынки: рынки – хороший способ децентрализации решений, и трудно вообразить действующую демократию, где люди свободны, при этом не имеют рынков. Британский экономист Диана Элсон указывает, что даже Утопические общины создают своего рода рынок, а инструментами чистого обмена в системе бартера трудно управлять. Поэтому демократически контролируемые рынки облегчают обмен, оставляя открытое пространство для обработки и настройки цен внутри этих рынков. Что следует ущемить у рынков – навсегда отказаться от жажды экспансии и прибыли, которая привели нас к порогу экологической катастрофы. Что следует ущемить у нас – веру, что рынки – единственный способ оценивать наш мир.

Развивая уважение к ценностям окружающего мира, мы должны понять, что ничто не совершенно: община может потерпеть неудачу, и сама демократия нуждается в подстраховке. Права человека жизненно важны, и хотя процесс, посредством которого они вошли в обращение, возможно, был порочным, сама идея прав человека обрела жизнь. Эти права требуют равноправия не только внутри страны, но и в международных отношениях. Права человека превращаются в обязательство богатых стран вернуть долги бедным странам (и, разумеется, аннулировать долги бедных стран перед богатыми). К чему это ведёт – не рыночный социализм, а то, что Диана Элсон называет социализированным рынком. Если вам не нравится её термин, может быть, Поланьи больше подойдёт для нашей эпохи: думайте о них, как о перевоплотившихся рынках, рынках, движимых потребностями, а не прибылью.²⁸

/189/ Есть много преград на пути к более справедливому и более милосердному обществу. Концентрация богатства и власти в руках нескольких человек и экономических организмов, препятствует успешной демократии. В чём мы нуждаемся – так это в более пластичной идее собственности, такой, в которой собственность и рынки подчиняются демократическим интересам справедливости и экологичности. Это как раз то, что практикует движение за бесплатное программное обеспечение: взлом рыночного общества, и передача власти в руки всех и каждого. А ещё их пример показывает, что демократия – это не то, что приходит в результате прямого преследования. Алиби «за демократию» лицензировало огромное количество антидемократической политики от Ирака до Афганистана. Но что объединяет бесплатный софт, продовольственный суверенитет и политику обитателей трущоб? Это идея, что активная и всеобщая демократия действует не ради себя, а как наилучший способ распределения мировых богатств.

Основательное движение к более экологичной и справедливой экономике уже происходит, и не только на полях и в трущобах Глобального Юга, но и в самых что ни на есть капиталистических странах всего мира. Несмотря на (причинённое самим себе) насилие, от которого пострадало профсоюзное движение США, некоторые рабочие взяли под контроль свои рабочие места. Когда сами работники и владеют, и участвуют в управлении своими корпорациями, эти фирмы действуют гораздо лучше, чем те, которыми управляют хозяева, не работающие на них.²⁹ Кредитные союзы выгодны для их владельцев, а владелец – каждый, кто вложил свои деньги в общую кассу. Кредитные ставки выше для тех, кто сберегает и ниже для заёмщиков; кредитный союз отзывчивее к требованиям общины, и, похоже, меньше подвергается мукам финансового кризиса.

Есть малые каждодневные примеры того, как люди встречаются, сотрудничают, делятся и отдают вещи на общее благо. Движение за бесплатное программное обеспечение – один из таких примеров и гораздо лучше, чем контрастирующие с ним примеры «бесплатного». Этот открытый подход может работать в реальном мире. Возвращаясь к тенденции, обсужденной ранее, следует сказать, что многие общины теряют свои местные газеты. В муниципальном округе Карбондэйл, штат Колорадо, местный сельский еженедельник, «Журнал Долины», перестал издаваться в феврале 2009 г. Маленькая группа граждан решила создать ему замену, потому что, по словам одного из основателей, «Только сидеть и скулить о том, что наша газета умерла – значит валять дурака».³⁰ Конечно, эта разновидность добровольной деятельности. В борьбе за финансирование, издательский коллектив ищет любой и всяческой спонсорской поддержки. Как выразился один член местной торговой палаты, «Каждый город должен иметь парк, библиотеку и газету». Это вызывает вопрос, откуда же могут поступать средства? Парками и библиотеками вообще не управляют фонды или отдельные спонсоры. Ими управляют через общественное финансирование, и почему бы такие важные центры общественной жизни не финансировать через общественные фонды, как это было в годы прошлой депрессии?

/190/ Но для того, чтобы это произошло, мы должны исправить свои представления, как о демократии, так и об экономике. Нам следует понять, что главный изъян в представлениях – будто эти двое могут существовать отдельно. Это значит рассказать нам совсем другую историю, вместо фантазий о свободном рынке. Давайте вернёмся к аналогии со слепотой Антона, которая, признаю, не первая медицинская метафора об экономике. Существует история сравнений с болезнью и лечением при рассуждениях о широком мире, особенно когда мир кажется больным.³¹ Два самых ранних теоретика денег использовали сравнение с безумием. Джон Локк был не только идейным отцом современного либерального капитализма, но также известным врачом. Он развивал спорную теорию безумия, которая применялась в медицинских и экономических контекстах. В отличие от своих современников, Локк не расценивал безумие как признак неспособности сумасшедшего к мышлению, а скорее как то, что их разум обманут «дурным влиянием». Для Локка лечение означало собрать сломанный ум, иногда буквально, чтобы его можно было переобучить. Этот совет он распространял на сломанные экономические системы. В эпоху Локка, великий кризис ценности состоял в падении ценности денег: монетные дворы, фальшивомонетчики, и мошенники разных сортов обрезали края серебряных монет так, чтобы их номинальная стоимость (выбитая на поверхности) была на 30-50% больше, чем их реальная ценность. «Это не удивительно, что цена и ценность перепутана и сомнительна, ведь потеряна сама мера. Поскольку у нас нет настоящих денег, мы не можем правильно определить ценность и цену вещей нашими сомнительными, подрезанными деньгами».³² Он предложил правительству такое решение: взять монету, утверждавшую, что она, скажем, 10 унций серебра, и перечеканить её в точные 7 унций. Превращая монеты в средство переобучения, чтобы исправить безумие фальшивой валюты, Локк связал безумие с деньгами.

/191/ Джон Мейнард Кейнс считал экономиста особого рода врачом, который исцеляет экономику, и предписывает профилактический режим для сохранения её здоровья. По его словам, «Если бы экономисты приучили себя мыслить, как скромные, компетентные люди, вроде дантистов, это было бы великолепно!»³³ Эта модель, по которой богачи диагностируют проблемы экономики, по-прежнему оставляет лечение экономических заболеваний в руках немногих социальных хирургов.

Наоми Кляйн в книге «Доктрина шока: расцвет капитализма катастроф» показала, как эту логику возобновили ортодоксы свободного рынка, которые черпали вдохновение в методах электрошока, применявшегося для лечения психических расстройств. Переход от электрошока в психиатрии, к шоковой терапии свободных рынков, то, что мы до сих пор ощущаем, имеет болезненно длинную историю.

Аналогия со слепотой Антона – не призыв к армии невропатологов вылечить нас. Определённо, нет лекарства от болезненной веры в то, что вы способны видеть, когда на самом деле, не способны. Пациенты должны научиться не доверять тому, что они видят в своём воображении, развивать способы жить без зрения, полагаясь на другие чувства, и других людей, чтобы жить полной жизнью. Вместо того чтобы надеяться вылечить неправильные цены, нам следует понять, что цены дают лишь расплывчатое представление о приоритетах и возможностях. Мы никогда не сможем ясно увидеть мир сквозь очки рынка. Но это не плохо. Вооружившись этим знанием, мы сможем научиться пользоваться другими органами чувств, и узнать мир по-другому. То же самое должно произойти с нашим подходом к экономике и обществу. Нас приучили рассуждать только в категории цены на всё и вся. Но этот подход нас подвёл. Мы вынуждены признать, что цены не являются верными ориентирами. И только после того, как перестанем разглагольствовать о ценах, мы окажемся на пути к выздоровлению.

/192/ Дискуссия, регулирование, доверие, воздержанность и щедрость – способы исправить то, что рынок отнял у нас в психологическом отношении. Если мы будем тренировать эти способности, как предлагает политический философ из Гарварда, Майкл Сандел, они станут сильнее. Что уводит нас от вопроса, как натренировать наши политические мускулы. Все активисты в этой книге сказали, что нет никакой гарантии, что мы преодолеем этот путь, только лишь передвигая ноги. А нам вот что нужно будет сделать: противостоять неравенствам во власти, особенно порожденным искусственными людьми – корпорациями и правительствами, которые окружают нас. Это будет, несомненно, означать прямые действия, чтобы сделать мир более справедливым. Если перспектива выглядит удручающей, как и есть, то это – анафема политике терпения и пассивности, в которую нас приучали верить. Преодоление иллюзий не бывает лёгким. Чтобы увидеть сквозь туманы рынка, нам следует экспериментировать со способами совместного использования, и с ограничениями того, как мы накапливаем богатства. Это означает национализацию таких вещей, как медицина и банковская система.³⁴ В других случаях, это означает развивать новые способы распределения и нормирования. И в любом случае, это включает в себя строительство общности, которая уважает права человека, помогая нам оценивать мир по-другому.

/193/ Разговор о развитии наших притупившихся способностей мог бы напомнить научную фантастику, или «применение Великой Силы» из «Звёздных войн». Октавия Батлер, одна из немногих афроамериканских писательниц научной фантастики защищала своё ремесло способом, который подходит и нам. Отвечая на вопрос, «Какая польза чернокожим от научной фантастики?» она писала:

«Какая польза в том, что научная фантастика размышляет о настоящем, прошлом и будущем? Чего хорошего от её склонности предугадывать и рассматривать альтернативные способы мышления и действия? Какая польза от её исследования возможных последствий науки и техники, общественного устройства и политических движений? В своих лучших проявлениях, научная фантастика стимулирует воображение и творческий потенциал. Она выводит писателя и читателя из узких шаблонов того, как якобы «все» действуют, думают и говорят, о том, что якобы «наверняка» должно случиться в этом году.

И какая польза от всего этого чернокожим?»³⁵

Чтобы исправлять политику, нам тоже понадобится больше воображения, творчества и храбрости. Не следует забывать, что победы демократии достаются не из урны для избирательных бюллетеней, а из обстоятельств, осуществляющих демократию: равенство, ответственность, и политические возможности. Следует понять, что наше индивидуальное и коллективное счастье всего лишь повреждено превращением нас в чудовище Гринспена. Ролью, играть которую нас приучали с детства, когда крестили потребительской культурой и обременяли материальными желаниями до самой смерти. Жизнеспособное, экологичное будущее нуждается в рынках, но таких, которые решительно поставлены на место. Так, чтобы желания, страсти и ресурсы, которые несколько человек способны извлечь из рынков, не продолжали вредить остальному обществу и всей планете. Мы должны рассматривать ценности и распоряжаться миром демократичнее. Осознать, что собственность и государство могут оказаться искусственными суррогатами в гораздо большей мере, чем мы считали допустимым. В конечном счете, это станет коллективным предприятием, крепким, но неизмеримо более полезным, чем сегодняшнее рыночное общество. Наше счастье нельзя найти в результате одиночного поиска. А только в результате свободы жить сообща, участвуя в демократической политике, которая поможет нам ценить наше общее будущее.