ЦЕННОСТЬ НИЧЕГО
назад
РАССКАЗ ОБ ИСТОРИИ ТОВАРОВ
По выходным дням и во время школьных каникул, когда я помогал родителям в нашем продовольственном магазинчике, мне больше всего нравилось ходить на склад, чтобы пополнить опустевшую витрину. Надо было найти разные вкусности в лабиринте коробок и полок, и налепить на них ценник с помощью пистолета-ценника. Сам пистолет был механическим пластмассовым устройством, размером с эту книгу, и когда я нажимал на спусковой крючок, пистолет печатал и выстреливал маленькую этикетку с цифрами, которые я предварительно выставил на наборном диске. Я от души веселился, играя в юного капиталиста, вооруженного пистолетом, выстреливал случайные цены, и чаще всего причинял ущерб самому себе, ставя на батончик «Марса» цену в 999,99 фунтов стерлингов. Но лучше всего было играть так: выбить ценник в 1 пенни и гоняться за братишкой, чтобы налепить ему на лоб.
/16/ Шутка, тешившая мой эгоизм в десятилетнем возрасте: «Продай братишку Джо мамке, и пошли играть в футбол!» Хотя Джо очень хотел посмотреть игру, и для него самым дорогим человеком на свете была его мама, на самом деле, его нельзя было продать. Мой младший братишка не стоил 1 пенни, и представление о том, что его можно обменять на мелкую монету, было детской выдумкой. Но эту выдумку, что ценники можно налепить на всё, обожает наша деловая и политическая элита. Эта выдумка способна привести общество к трагедии.
В 1920, два немецких профессора, Карл Биндинг и Альфред Хоч, вызвали сенсацию, опубликовав своё «Разрешение на истребление жизни, не стоящей жизни». Они представили аргументы за то, чтобы убить «неизлечимых идиотов, пустую человеческую шелуху, дармоедов, бесполезный балласт», который следует выбросить за борт, чтобы нация смогла всплыть как можно выше. В своих аргументах они привели обширные расчеты стоимости ухода, которую они просуммировали. Как «огромный капитал в виде пищи, одежды и отопления, который изымается из национального продукта в совершенно не производительных целях».14 Их расчеты были безупречны, но выводы омерзительны.
Сразу же можно возразить: ужасно устанавливать цену за человеческую жизнь. Но правительства и корпорации делают именно это. Британское правительство, так же как и медицинская промышленность США вычисляют, сколько стоит обеспечить лечение, по сравнению с прибылью, полученной от жизни, которую это лечение спасает. Джозеф Стайглитз и Линда Билмес оценили стоимость американских жизней, потерянных в Иракской войне при использовании стандартной американской правительственной и страховой цифре в 7,2 миллиона долларов за одну человеческую жизнь, при расчетах, во что обошлась эта война Соединенным Штатам: более 3 триллионов долларов. Применяя только эту цену человеческой жизни к Ираку, цена войны для гражданских лиц Ирака – 8,6 триллиона. Есть еще кое-что сомнительное в этом, даже если никто не предлагает продавать человеческие жизни по 7 миллионов долларов.15 Но немецкие профессоры Биндинг и Хоч пошли ещё дальше. Они предположили, что человеческие жизни стоят по-разному, и что общество в целом может сэкономить, убивая умственно неполноценных. И наконец, они предложили, чтобы вся сила государственной власти была применена к осуществлению их рекомендаций. Все это послужило интеллектуальным фундаментом для нацизма. Но практика превращения человека в товар, чью жизнь можно купить или уничтожить в целях прибыли, характерна не только для национал-социализма. Большая часть Европы и США получали прибыль от рабства той или иной формы.
/17/ Однако времена изменились, и хотя торговля людьми в 2006 году достигала объема 42 миллиарда долларов, мало найдется в мире мест, где это приветствуется. Нет больше легальных рынков, на которых торгуют людьми, и в целом, это хорошо. В самом деле, существуют даже запреты на пути человека, выставляющего себя на продажу. Законы запрещают нам, например, продавать свои органы. Подарить их – да. Но продать – нет.
История запрета рабства показывает, что может измениться состав товаров, разрешенных для продажи, и декреты, определяющие то, что относится к рынку, могут быть отменены. Когда-то работорговля разрешалась. Теперь – нет. Другими словами, нет ничего естественного в том, чтобы покупать, а затем продавать вещи ради прибыли, и позволять рынкам определять ценность. Прежде чем объекты могут быть проданы и куплены, они должны стать товарами, о которых люди думают, что они могут быть куплены и проданы. Большинство явлений, которые мы продаем и покупаем, не всегда были товарами, в том смысле, в каком мы понимаем сегодня. Земля, вода, воздух, музыка, труд, забота о слабых, люди и хлеб – имели куда более неопределенный статус. Эти явления стали товарами в результате сложных, многослойных процессов. В 1944 году, во время второй мировой войны, венгерский диссидент опубликовал в Великобритании одно из самых проницательных исследований того, как это происходило.
/18/ Книга Карла Поланьи «Великая трансформация» – это история Англии восемнадцатого – девятнадцатого столетий, с подробным рассмотрением того, что звучит, как заклинание восемнадцатого века: «Законы Спинхемленда». То были Английские «законы об оказании помощи неимущим», разработанные, чтобы уменьшить наихудшие тяготы сельской бедноты, обеспечить некое благополучие, связанное с ценой на хлеб. Но аргументы Поланьи глубже, чем у про-королевской службы безопасности: он на деле доказывает, что рынок и государство, окружающее его, неразрывно связаны. Вопреки философии Гринспена, Поланьи считает, что капитализм нуждается в государственных учреждениях, причем, весьма специфических. Чтобы рынки работали, государство должно лицензировать превращение вещей в товары, которые могут быть куплены и проданы в рамках данной экономики. Вот откуда название книги Поланьи. «Трансформация» описывает, как самые могущественные общественные круги старались превратить землю и труд в «воображаемые товары», которые принципиально отличались от вещей, выложенных на прилавок.
Может показаться странным, думать о земле и о труде, как о воображаемых товарах, когда сердце нашего современника бьется в ритме «от аванса до получки». Но это лишь демонстрирует, насколько «великой» стала трансформация. Трансформация общественных механизмов оказалась настолько драматичной, что мы разучились думать о них иным способом. Другими словами, эта трансформация не только изменила общество. Она изменила нас, изменив наши взгляды на мир и наше место в нем.
Эта гигантская трансформация потребовала общественного переворота. Чтобы покупать и продавать землю, нужно было выселить людей, которые землей пользовались. Путём насильственного огораживания, крестьян изгоняли с общинной земли и отправляли в города. Там они могли получить некоторый доход, продавая свой труд, и обеспечить спрос, становясь покупателями. Другими словами, гигантская трансформация потребовала, чтобы общественные правила, управлявшие землей и трудом, были полностью переписаны. И в результате этой трансформации, новые явления стали подходящими, чтобы объявить их чьей-то собственностью и назначить им цену. Этот процесс не остановился. В XXI веке изобретатели новых финансовых продуктов действуют на истекающем кровью переднем крае этой трансформации. Так изобрели торговлю квотами на эмиссию парниковых газов, чтобы решить проблему изменения климата. В результате, право загрязнять воздух стало товаром.
/19/ Вот что предлагает Поланьи: средство понять, не только почему экономика и государство – части единого целого. Но и почему мы ошибочно считаем, что рынок и государство – отдельные явления. Культура рынков, нацеленных на прибыль (то, что Поланьи называет мифом автономного рынка), нуждается в государстве гораздо больше, чем притворяется. Но рынок собирается наступать дальше, и для этого как можно шире распространяется миф, что экономика и государство – два разных царства. Вообще-то мы считаем неразумным, если один сиамский близнец будет хирургически оперировать другого сиамского близнеца. Но рыночный миф служит именно этому: создать иллюзию, что сиамские близнецы существуют отдельно, причем один из них доктор, а другой – пациент.
Во время кризиса этот миф легче разоблачить. В конце концов, крах банков мог войти в штопор полного экономического распада, которого государственный сектор не смог бы выдержать. Капитализм выручает сам себя не больше, чем способен вынести на своих плечах. Рынок всегда зависел от государства, вот почему существует поговорка «слишком велик, чтобы упасть», попросту означающая, «настолько большой, что зависит от государства, которое подхватит его в случае падения». Логика невмешательства всегда нуждается в государственном фундаменте. Вот почему Поланьи не разделяет наш образ жизни на «государственный» и «свободного рынка», для него это единое «рыночное общество».
/20/ К тому же, рыночное общество встроено в мир природы, что отрицает миф об «автономном рынке». Человеческая цивилизация зависит от экологии Земли, и несмотря на это, мы эксплуатируем природу насмерть. По некоторым оценкам, человеческая деятельность превысила допустимые нормы загрязнения для других видов жизни, в тысячи раз.16 Постоянными сбросами в мир природы, мы погубили нашу планету. Если верить тому, о чем шепчутся между собой ученые-климатологи, может быть, уже поздно спасать положение.17 Безудержная жажда прибыли превратила человечество в агента вымирания, из-за постоянной недооценки экосистемных служб, сохраняющих нашу Землю живой. По словам Германа Дали, одного из пионеров экологичной экономики,18 «Нынешний экономический рост не считается с окружающей средой и стал ненормальным. Хуже того, он стал слепым поводырём».19 Короче говоря, экономика берет себе много, в основном даром, и не способна честно заплатить за это.